Табунщикова Л.В., преподаватель Донской духовной семинарии,

член Комиссии по канонизации святых Донской митрополии, кандидат исторических наук
 

ОСОБЕННОСТИ УГОЛОВНЫХ СЛЕДСТВЕННЫХ ДЕЛ  

ДОНСКИХ СВЯЩЕННОСЛУЖИТЕЛЕЙ 1930-х ГГ.

С декабря 2011 г. по распоряжению Высокопреосвященнейшего митрополита Меркурия начала работу Комиссия по канонизации святых Донской митрополии под руководством протоиерея Владимира Тер-Аракельянца. В состав Комиссии вошли представители Шахтинской и Волгодонской епархий. Главная задача, которая была поставлена перед Комиссией – создание Собора святых Донской митрополии. Кроме того, по инициативе членов Комиссии ведётся работа по созданию Книги памяти репрессированного духовенства. Комиссия работает с широким спектром источников:  от послужных списков духовенства Донской и Новочеркасской епархии и Таганрогского викариатства Екатеринославской епархии нач. ХХ в. до уголовно – следственных дел  духовенства и мирян, хранящихся в архиве Управления Федеральной службы безопасности Российской Федерации по Ростовской области.

Представленные ниже материалы посвящены такому важному направлению деятельности Комиссии, как анализ следственных дел  донских священнослужителей 1930-х гг., позволяющий воссоздать картину трагических событий тех лет.

В истории развития церковно-государственных отношений в СССР особняком стоит 1937 г. – год массовых расстрелов духовенства Русской Православной Церкви. Не обошла эта волна и Донской регион. Изучение следственных дел арестованных священнослужителей позволило выделить ряд закономерностей в ходе карательной политики советской власти на Дону.

Церковные контрреволюционные организации

Одной из закономерностей периода жестких репрессий против духовенства является, во-первых, обвинение духовенства в участии в сфабрикованных НКВД «контрреволюционных церковных организациях», во-вторых, массовость этих довольно масштабных, охватывающих несколько районов «организаций», «выявленных» органами НКВД.

В 1930 г. в Донской области был ликвидирован Бекреневский монастырь. Во время престольного праздника верующие, вставшие на защиту монастырского имущества, попытались разгромить сельскохозяйственную артель, которой были отданы часть хозяйственных построек монастыря. В результате насельницы монастыря и священники Б.В. Диков, А.К. Наталюткин и В.А. Миронов были арестованы и сосланы. Общее число осуждённых по делу Бекреневского монастыря составило 60 человек[1].

Примером подобных, полностью «сконструированных» НКВД организаций, под миф о которых «подгонялись» показания духовенства, может служить дело «контрреволюционной монархическо-повстанческой организации» 1933 г. В ней насчитывалось 57 человек (по числу арестованных), проживавших в 19 населённых пунктах Миллеровского, Тарасовского, Морозовского и Шахтинского районов Северо-Кавказского края.[2]. Из 57 арестованных «участников» 28 человек было приговорено к высшей мере наказания – расстрелу, остальные получили 10, 8, 5 и 3 года исправительно-трудовых лагерей.

В 1937–1938 гг. была «раскрыта» подобная масштабная организация в «недрах» обновленческой церкви Азово-Черноморского края, центр которой находился в Ростове-на-Дону[3]. Создание этой организации было приписано епископу Николаю  (Амассийскому), после высылки которого в 1936 г. руководство перешло обновленческому епископу Петру (Сергееву). Филиалы этой организации, по версии НКВД, существовавшие в городах Новочеркасске и  Шахты, возглавлялись соответственно епископами Иулианом (Симашкевичем) и Сергием (Болгаровым). Организация насчитывала несколько десятков человек.

Основания для ареста священнослужителей

Анализ следственных дел дает представление о поводах для ареста священнослужителей в 1930-е гг.  В качестве поводов сотрудниками НКВД использовались:

1. Высказываемые духовенством «пораженческие» настроения, связанные с ожидаемой войной с Японией и Германией. Критика внутренней и внешней политики руководства страны в эти годы приравнивалась к антисоветской агитации и пропаганде[4]. Так, в 1932 г., на допросе по делу псаломщика Александро-Невский церкви г. Нахичевани (ныне г. Ростов-на-Дону) М. Колесникова, свидетель показал: «В последний раз, в разговоре с ним о войне с Японией, он сказал, что жаль, что им одним не справиться, а помогать им по видимому никто не собирается. Из этого я заключил, что человек настроения контрреволюционного и ведёт такую же политику»[5].
2. «Поборничество» священников, т.е. хождение по домам с целью исполнения таинств и треб. По версии следствия, эти «хождения» совершались ради наживы, несмотря на хорошее, по мнению руководства советского государства, материальное положение священнослужителей. Из протокола допроса священника В.Е. Голика: «На протяжении 1935 – 1937 гг. ходил по дворам <…>, занимаясь нищенством, жаловался на свою тяжёлую жизнь.

Вопрос: А на самом деле?

Ответ: Совершенно иначе. Я, помимо доходов от служения в церкви, совершал религиозные обряды на квартирах, получая плату деньгами и продуктами питания, имея возможность прокормиться разводом свиней. Всё это я реализовал на частном рынке в г. Ростове, по спекулятивным  ценам…».[6]

1. Поводом для ареста было и противодействие  закрытию церквей, даже разрешёнными советским законодательством методами. Примером служит история с закрытием Преполовенской церкви  станицы Нижнегниловской (ныне г. Ростов-на-Дону). В ответ на инициированное властями закрытие храма в 1933 г., хотя «храм был в хорошем состоянии, хорошо посещался, налоги выплачивались регулярно, словом договор на пользование храмом выполнялся»[7], от лица общины была составлено письмо в адрес ВЦИК. В письме убедительно доказывалась незаконность закрытия со ссылкой на положения Инструкции Комиссии по культам «О порядке проведения в жизнь законодательства о культах» от 16 января 1931 г.  Письмо подписали 900 прихожан. В результате инициативы прихожан местными властями был арестован священник В.Р. Дяконов. Местными органами НКВД было заведено дело о контрреволюционной церковно-монархической группировке из 4-х лиц, священника, дьякона и 2-х мирян из Приходского совета. Священник В.Р. Дьяконов был расстрелян[8].

Повторные аресты

Характерной чертой следственных дел 1930-х гг. являются повторные аресты. Как правило, священнослужители, арестованные в середине 1930-х гг., ранее привлекались к ответственности органами власти. Примером может служить «послужной список» священника с. Новониколаевка Азовского района  В.Е. Голика, арестовывавшегося с 1924 г. по 1937 г. шесть раз. В 1924 г. он был задержан  Ейским ОГПУ для выяснения личности. В 1926 г. вызывался ОГПУ по подозрению, оставшемуся неизвестным. В 1929 г. арестовывался Староминским ОГПУ, «за что, не знаю, просидел три дня»[9]. В 1930 г. осуждён Новочеркасским ОГПУ «за сокрытие серебра», осуждён на 3 года. В 1935 г. Азовское ОГПУ арестовало его по  подозрению в «обновлении иконы», освобождён через несколько дней. В 1936 г. арестован был вновь, но в связи с «недоказанностью материала» дело было закрыто. В 1937 г. его снова арестовали, на этот раз приговорив к расстрелу[10].

Репрессии григорианского  и обновленческого духовенства

Гонениям в 1930-е гг. подверглась не только Церковь, следующая заветам Патриарха Тихона, но и члены церквей, уклонившихся в искусственно сконструированные советским государством расколы. В ноябре 1933 г. был арестован григорианский епископ Каменско-Шахтинской епархии Михаил  (Львов), прибывший в октябре  из г. Благовещенска.

В 1937 г. был нанесён удар и по обновленческим структурам, прежде находившимся под негласным покровительством государственной власти. В состав упоминавшегося обновленческого «Союза», «созданного» Николаем (Амассийским), и руководимого митрополитом Петром Сергеевым, кроме обновленческого духовенства, входили и «староцерковники», связь с которыми была установлена через греческого священника Делавериди. Как гласило «чистосердечное признание» одного из обновленческих лидеров Дона, «практическая контрреволюционная деятельность нашей организации проходила по трём линиям: по линии установления связи с зарубежными белогвардейскими церковными организациями, по линии развёртывания контрреволюционной повстанческой и диверсионно-террористической деятельности и наконец, по линии установления блока с разного рода церковно-сектантскими и религиозно-мистическими организациями: теософами, антропософами, спиритами и т.д.»[11]

Чекистами были  «прослежены» связи «Союза» с митрополитами Александром (Введенским) и Виталием (Введенским), которые в свою очередь обладали связью с зарубежными церковно-белоэмигрантскими кругами. Особую важность НКВД придавало фиктивным связям с митрополитом Антонием (Храповицким), митрополитом Парижским Евлогием (Георгиевским), а также вселенскими патриархами,  связь с которыми осуществлялась по мнению чекистов через проживавшего в Москве представителя Димопуло, а впоследствии, через греческую миссию в Москве. Согласно разработанной НКВД легенде, деятели «Союза» получали от «белоэмигрантских» митрополитов и вселенских патриархов директивы о развертывании контрреволюционной деятельности[12].

Фальсификация следственных дел

В попытках оценки следственных дел как исторических источников ставится вопрос, а насколько реальны были данные многочисленные церковные контрреволюционные организации? Своеобразный ответ на этот вопрос содержится в письме  заключённого обновленческого священника Николая Касьянова, негласного осведомителя НКВД, обвинённого по т.н. «шахтинскому» (церковному – Л.Т.) делу. В 1940 г., будучи в заключении Тайшетлагере, он написал ходатайство о своём освобождении на имя Наркома внутренних дел, в котором подробно изложил не только факты своей биографии, но и детали дела, по которому был осуждён: «В Шахтинском Отделе НКВД я пробыл до 14-го декабря 1937 г. Находясь там в камере, от одного [заключенных] я узнал, что арестованным служителям религиозного культа приписывают участие в контрреволюционной церковно-монархической организации с целью свержения Советской власти на случай войны СССР с Японией. Насколько мне известно, такой организации среди духовенства не было (выделено мною – Л.Т.), но, в то же время я представлял, что духовенство в огромном своём большинстве враждебно по отношению к Советской власти и, как таковое, должно быть изъято, а в общей массе духовенства, конечно, должен быть изъят и я. Я увидел, что изоляция служителей религиозного культа есть верный шаг к ликвидации церквей, а потому решил поддерживать это дело, признав себя причастным к названной выше организации»[13]. И далее: «После этого следователь сказал мне: «У вас в Сулине на заводе было недавно вредительство, которое нами обнаружено. Вам надо как-нибудь увязать это дело с вашей организацией. Вот 2-го декабря я вас вызову и будем работать по этому вопросу, а пока до вызова подумайте». Я дал на это полное согласие, несмотря на то, что я не имел решительно никакого отношения к Сулинскому делу»[14]. (На заводе г. Красный Сулин произошла диверсия, вину за которую возложили на вышеупомянутых обновленческих священнослужителей – Л.Т.).

Помимо «исповеди» Касьянова, в архиве ФСБ по Ростовской области  сохранилось ещё одно показательное дело, об осуждении за фальсификацию дел представителей самих следственных органов. Проводившие расследование дела шахтинского филиала крупнейшей «церковно-монархической» организации, сотрудники НКВД К.С. Васин, Г.М. Зеликсон и Д.М. Жадовский в 1940 г. были привлечены Военным трибуналом НКВД Северо-Кавказского округа к ответственности за фальсификацию следственных дел. Кузьма Сергеевич Васин был приговорен к 8 годам,  Григорий Моисеевич Зеликсон – к 5 годам исправительно-трудовых лагерей[15]. В качестве «вещ. доков» к делу был приобщён алфавитный журнал арестованных в 1938 г., т.н. «шпионов»  всех разведок. Из этого журнала видно, что за период с января по апрель 1938 г. было арестовано 306 человек за принадлежность к какой-либо иностранной разведке. Причём большинство арестованных – жители г. Шахт.

К.С. Васин, будучи с апреля 1937 г. начальником Шахтинского горотдела УНКВД Ростовской области, был признан судом виновным в том, что допускал «грубейшие нарушения социалистической законности». Благодаря деятельности К.С. Васина, с 1937 г. по 1940 г. «без всяких оснований» было арестовано 79 рабочих, партийных, советских и инженерно-технических работников. «В целях понуждения арестованных к даче показаний о своей мнимой причастности к [контрреволюционной] деятельности, ВАСИН применял к тем лицам, которые показания не давали, длительное содержание в карцерах, которые из себя представляли очень небольшую камеру, лишённую доступа воздуха. В этих карцерах арестованные не имели возможности ни лечь, ни спать, покрывались язвами, а некоторые слабые здоровьем умирали»[16] – говорилось в материалах дела. «С этой же целью вымогательства показаний ВАСИН при допросах арестованных применял меры психического и физического воздействия. Кроме этого, ВАСИН «допускал фальсификацию следственных материалов, писал справки на арест, без всяких на то оснований, корректировал протоколы допросов обвиняемых, в которые вписывал фамилии ряда лиц, якобы соучастников контрреволюционной организации, тогда как обвиняемые о них не только не показывали, но даже и вовсе не знали» [17]. На одном из совещаний Васин информировал оперативный состав «о разрешении применять физические воздействия к арестованным, но только с его санкции…»[18].

Зеликсон Г.М. с апреля 1937 г. по апрель 1938 г. был начальником 3-го отделения Шахтинского горотодела НКВД и фактическим заместителем Начальника горотдела Васина. Он арестовал без всяких оснований 27 человек вместе с Васиным, и 19 человек самостоятельно. Согласно обвинительному заключению, Зеликсон Г.М. допускал фальсификацию следственных материалов. Кроме того, имели случаи осуждения осужденных лиц Тройкой к расстрелу после их смерти.

Д.М. Жадовский с 1936 г. по 1939 г. работал начальником отделения Шахтинского НКВД по Ростовской области. Именно он писал обвинительные заключения, которые затем утверждал Васин. В 1941 г. было проведено расследование, в результате которого выяснилось, что «Жадовский… совместно с бывшим начальником того же горотдела Васиным и его заместителем Зеликсоном нарушал социалистическую законность путём создания тяжёлого камерного режима и применения мер физического воздействия вымогал у арестованных ложные показания на лиц, не причастных к контрреволюционной деятельности»[19].

Жадовского, в отличие от Васина и Зеликсона, было решено не привлекать к уголовной ответственности, несмотря на признание вины, а «ограничиться 30 сутками административного ареста с последующим увольнением из органов НКВД»[20]. По ходатайству наркома внутренних БССР и НКВД СССР было принято решение, ограничившись 30 сутками ареста,  оставить Жадовского на службе в органах НКВД.

Фальсификация следственных дел в 1930-е гг. была характерным явлением в целом по стране, не являясь исключительным явлением Шахтинского района Ростовской области. Научный сотрудник ПСТГУ Лидия Головкова просмотрела более 20 тысяч следственных дел, пострадавших за веру. «Для ведения уголовно-следственных дел существовали две группы следователей, которые на жаргоне сотрудников НКВД назывались “литераторами” и “забойщиками”, — цитирует ученый в своей статье слова оперуполномоченного Кунцевского районного отделения УНКВД Куна. — “Забойщики” выбивали подписи под протоколами, а “литераторы” составляли тексты протокола». Иногда «забойщики» выбивали из человека подпись на белом листе, куда потом вписывался нужный следователю текст, а иногда подписи под протоколами просто подделывались. «Мне, например, попались в одном документе из дела 50-х годов слова одного чекиста, который писал другому: «если тебе нужен специалист по подписям, то у меня есть два человека, которые это прекрасно делают», – рассказывает эксперт. А некоторые дела и вовсе составлялись уже после того, как человек был расстрелян. По информации Головковой, фальсификацией следственных дел, или на языке чекистов «липачеством», занимались все райотделы управления НКВД, в том числе Москвы и Московской области. Доказательства этого были получены автором во время работы со следственными делами 50-60 годов, именно в эти годы судили сотрудников, фальсифицировавших дела в тридцатые[21].

В 1957 г. проводились массовые пересмотры дел осуждённых в 1930-е гг. По жалобе родственников были пересмотрены дела священников Запорожцева Андрея, Захарова Луки, Царевского Афанасия, осуждённых в 1937 – 1938 гг. В процессе изучения материалов выяснилось, что дела велись с многочисленными нарушениями: арестованы священнослужители были без санкции прокурора, в ходе предварительного следствия допрошены только по одному разу, Запорожцев и Захаров вину признали, однако допрос проводился бывшим сотрудником НКВД Жадовским, впоследствии привлекавшимся к ответственности за фальсификацию показаний подследственных. Обвинение им не предъявлялось, и с делом, согласно ст. 206 УПК РСФСР  никто из них не знакомился.

В  процессе изучения дел так же выяснилось, что «признательные показания Захарова и Запорожцева имеют существенные противоречия»[22]. Более того, Запорожцев, после осуждения от своих показаний отказался и заявил, что в контрреволюционной организации он никогда не состоял, а признательные был вынужден подписать вследствие применения к нему мер физического воздействия[23].

После осуждения в 1939 г. по шахтинскому делу священником Кузнецовым была подана жалоба, в которой он писал следующее: «Я обвинён в контрреволюционной и монархической агитации. Протокол следствия под сильным нажимом я был вынужден подписать. Ни в какой монархической организации я не состоял и об этом никакого понятия не имел»[24]. В 1957 г., при пересмотре дела были передопрошены свидетели, которые от ранее данных показаний на Кузнецова отказались, показав, что протокол допроса подписывали, не читая[25].

Как видно, следственные дела донского духовенства 1930-х гг. проводились в соответствии с общероссийской тенденцией фальсификации.